Шелковый путь в эпоху имперского пара и печати был практически неактуален - ни в качестве вклада в общественную сферу, ни даже в качестве вдохновляющей идеи. Придуманный прусским бароном фон Рихтгофеном, термин "Шелковый путь" не был переведен на азиатские языки до самого конца рассматриваемого нами периода, что делает его неактуальным даже в качестве концептуальной хартии азиатского единства. Ему придется дожидаться рассвета XXI века, чтобы вступить в свой сезон под солнцем китайской дипломатии "мягкой силы".

 

Через всю Азию в шести главах

В XIX веке, когда инфраструктура европейской империи привела народы Азии к более тесному взаимодействию, чем когда-либо прежде, распространение печати позволило индийским, иранским, арабским, турецким, бирманским, афганским, японским и китайским писателям распространять сообщения о ранее малопонятных культурах на континенте, который они теперь называли "Азией", приняв древнегреческое обозначение на своих языках. Но прибытие коммуникационного пакета из пара и печати не только расширило интеллектуальные горизонты, но и привело к распространению непонимания, споров и полемики, прокатившихся по ставшей квелой общественной сфере. Азиатская печатная революция не стала предвестником утопии экуменического взаимопонимания в той же мере, что и ее современный онлайн-наследник. Следовательно, чтобы проследить межкультурное знание, распространявшееся через паровые и печатные коммуникации, мы должны отделить механический процесс соединения от семантического процесса понимания. Как бы ни были близки эти два процесса, они ни в коем случае не были соразмерны.

Охватывая всю Азию в период ее максимальной интеграции в эпоху европейских империй, следующие главы раскрывают возможности и ограничения, которые делали межкультурное взаимопонимание не столько неизбежным побочным продуктом политической или экономической интеграции, сколько переменным результатом более тонких моральных и герменевтических процессов. Снова и снова мы будем видеть, как коммуникационные инфраструктуры европейских империй закладывали основные структурные параметры взаимодействия. Но за пределами этой механики связи, когда мы обращаемся к семантическим свидетельствам конкретных текстов, мы видим, что не было единой идеологии, ведущей к улучшению межазиатского взаимопонимания. При всей своей позднейшей известности в историях, написанных с конца империи и до наших дней, антиколониальные азиаты озвучивали лишь один набор мотивов, который с точки зрения знания разнообразных культур, которые они стремились объединить, был далеко не самым продуктивным. Вместо этого мы увидим, как восприятие различных регионов Азии формировалось под влиянием более разнообразных факторов взаимодействия и переменчивых колебаний интереса, а также постоянной проблемы многочисленных письменных систем континента. Препятствия, случайности и идиосинкразии, формировавшие взаимопонимание между различными народами Азии, показывают, что не существует естественного или неизбежного пути для развития знаний о других культурах. Это главный урок глобальной интеллектуальной истории.

Следуя за интерпретаторами Азии по всему огромному континенту, мы осознаем то, что можно назвать диалектикой открытия, когда различные места служили площадками для проекции себя и оценки другого, что в свою очередь порождало новое понимание себя и другого. Учитывая эту диалектику, следующие главы представляют собой первую последовательную попытку проследить, как люди с одной стороны Азии, через Ближний Восток и Индию, пытались постичь культуру Бирмы, Японии и Китая на другой стороне континента, который они только учились называть "Азией". В ходе нашего путешествия мы познакомимся с десятками писателей на языках Западной и Южной Азии, которые стремились представить буддизм, синто, конфуцианство и даосизм в терминах, понятных с языковой точки зрения и философски соизмеримых с их мусульманскими, индуистскими и бахаистскими читателями, хотя зачастую и опираясь на результаты предыдущих исследований христианских миссионеров. Но мы также увидим, какую заметную роль в распространении межазиатского взаимопонимания сыграли нехристианские религиозные деятели, в частности мусульмане. По иронии судьбы, именно этих людей в параграфах, последовавших за его заявлением о том, что "Азия едина", Окакура отверг и осудил за то, что они преградили путь к азиатскому единству под руководством буддистов. Он был далеко не одинок в таком отношении.

* * *

Знания о других культурах Азии развивались не быстрее, чем экономическая и политическая интеграция, как и призывы азиатов объединиться против имперской системы, в которой доминировала Европа. Колонизация также не разрушила культурное единство континента, которое ранее беспрепятственно процветало, но могло быть легко восстановлено, если бы все последовали истинному пути Будды, Мухаммеда или, позднее, Мао. Даже азиатская коммуникационная революция, способствовавшая созданию новой общественной сферы, не всегда распространяла точную информацию или всеобщее сочувствие, ведь эпоха печати была не более невинной, чем эпоха Интернета. Будь то поиск мест, где можно было бы найти новообращенных, поиск сравнительных уроков самосовершенствования или создание континентального круга религиозной солидарности, самопознание Азии формировалось под влиянием запутанных мотивов проецирования себя и оценки другого.

Поэтому, начав наше путешествие в Калькутту, где Окакура встретился с Тагором, мы будем следовать по колеблющемуся маршруту, отмеченному ложными тропами и прорывами, позитивными встречами и жаркой полемикой, замечательными открытиями и интерпретационными злоключениями. Как и все значимые путешествия, передача знаний между культурами сопряжена со многими препятствиями и проблемами. Его никогда не следует воспринимать как должное.

Глава 1. Обучение через полемику в Бенгальском заливе

Бенгальский залив, одновременно разделяющий и соединяющий мусульманское, индуистское и буддийское население Индии, Бирмы и Цейлона, является морским местом встречи нескольких основных культур Азии. В ранний современный период его внутренние районы чередовались между периодами сотрудничества в торговле и временами соперничества за суверенитет между враждующими государствами Моголов, Араканцев и Конбаунга и их мусульманскими или буддийскими правителями. Эти столетия медленно развивающихся контактов породили различные механизмы культурной адаптации, будь то составные ритуалы царствования или гибридные литературные жанры на региональных языках, таких как бенгали. Но литературная мода при дворе и торговые или дипломатические контакты не обязательно приводили к детальному межазиатскому взаимопониманию в виде изложения буддизма на индийском языке, взаимных переводов священных писаний или даже словарей, обеспечивающих такой межкультурный перевод. Как и любой другой аспект межазиатского взаимопонимания, эти более глубокие интеллектуальные разработки приняли более полную, хотя и чреватую последствиями форму в XIX веке в результате постепенного британского завоевания региона. Последующая интеграция Бенгальского залива в политические структуры и торговые сети Британской империи позволила гораздо большему числу людей путешествовать между ключевыми портами Калькутты, Рангуна и Коломбо. Это усиленное взаимодействие - как между азиатами и европейцами, так и между разными азиатами - также нашло свое выражение в морской публичной сфере, возникшей благодаря колониальному внедрению печати на различных языках региона.

Несмотря на попытки англоязычных интеллектуалов, таких как Окакура и Тагор, продвигать "азиатскую" идентичность в Калькутте около 1900 года путем присвоения европейской концепции "Азии", подобные заявления о единстве не получили широкого распространения в публикациях на местных языках в этой новой паб литической сфере. Ведь межкультурное понимание, не говоря